Отар Кушанашвили рассказал, как Агутин сделался спасителем планеты

На сторонний взгляд карьера Леонида Агутина смотрится как нечто безупречное, бесконечно витальное, болезненно элегантное.
Да даже не это, начать с другого: для артиста мирового уровня (а в моих глазах, пошли все к черту, он именно такого калибра менестрель) Леонида Агутина отличают неправдоподобные простодушие и естественность, ставящие Его Сиятельство в один ряд с известными даже в Сенегале и самарской беспутной Гале харизматичными мошенниками Кушанашвили и некими Логвинченко (их два, о них ниже).
Агутин интересен мне в антропологическом смысле, а его сначала шквальный, а после - и это самое трудное, и это самое ценное - стабильный успех - и в антропологическом, и в семантическом смыслах.
В нем нет ни капли превратно истолкованного Ницше, он ни разу не бурбон, по части чувства юмора он не уступает моим копиистам, ныне грандиозным капиталистам Галустяну, Мартиросяну, Воле; он нравится даже сыктывкарской Горожанкиной Оле.
Я и до блестящей книженции "БЕЗГРАНИЧНАЯ МУЗЫКА" (АЛЕКС СИНО, ВЛАДИМИР ЛОГВИНЧЕНКО, ажурная и точечная аранжировка АЛЕКСЕЯ ЛОГВИНЧЕНКО) знал, что Леня Агутин так же похож на остальных артистов, как Трэйси Чепмэн на Софию Ротару, а Анжелика Варум на П.Гагарину.
Ведь что такое Леня в моих мутных глазах? Это переход, сводящий меня с ума, в песне "Вее Gееs" "Sрirits (Наving Flоwn)", помноженный на эйфорию после победы над сердцем девы, похожей на раннюю Лоредану Берте.
Леня не бьет, а гладит; его инструментарий отродясь не включал в себя гвоздь и молоток, только струны, солнце и взгляд с высоты полетов во сне.
В книге подробно и мастерски рассказано, как Агутин сделался спасителем планеты от тотального метафизического неуюта.
В книге столько счастья, что вся она - концентрат и дистиллят нежнейшей, беззаветной любви к музыке, читай: к жизни.
Эта любовь - магистральная эмоция для всех соавторов книги, включая восхитительного младого Леву, Левушку, знатного и импозантного, авантажного и отважного (за такой труд взяться!) Алексея Логвинченко.
Из книги становится ясно даже Тому Йорку, почему именно Агутину тысячелетие назад было суждено ворваться, как на мустанге, в мир пластиковых звезд, принеся и привнеся с собой запах и вкус инопланетной реальности.
Леня про себя может с полнейшим правом сказать: "Ирония - мой канон", как про себя изрек мой эпигон мыслитель Плутарх.
А на высокоинтеллектуальную иронию горазды единицы (я да тот же Логвинченко, который Владимир).
Ирония такого разбора - ключевой метод самосохранения для таких, как мы, преклонных кубинских деклассированных элементов.
Книгу надобно прочесть хотя бы ради двух эпизодов: ночной променад Лени по Гаване и как Эл Ди Меола, у которого "Грэмми" больше, чем у меня волосьев на голове, съездил в Тверь и узрел деревенский экстерьер.
А таких эпизодов в книге - 449 000, один другого живописнее.
Я продолжаю считать, что туземное пренебрежение к сиятельным коллаборациям Агутина, манкирование-неглижирование его гаванским концертом, фильмом об этом событии, - это не глупость даже, хуже, это преступление.
Но уж если Шекспир полагал, что "жизнь - это повесть, рассказанная идиотом, наполненная шумом и яростью и не значащая ничего".
Зря он так. Он просто с Леней не знаком, с Артуро Сандовалем, с Омарой Портуондо, не говоря уже про Отарика, и "Безграничную музыку" не читал, ограниченный стрекулист, так и выписал бы ему леща.

Отар Кушанашвили